«Это сюрреализм. Но в Вологде это реальность»

– Только что в «Красном углу» прошла выставка «Незаметное заметное» о советских мозаиках. Как появилась мысль сделать этот проект?

– С 2012 по 2015 годы я работал над выпуском альбома-монографии своего отца - художника Генриха Асафова. Там есть большой раздел, посвященный его вологодским мозаикам и росписям. По мере подготовки этого раздела я естественным образом погружался в тему вологодской монументальной живописи.

Довольно быстро стало понятно, что там много белых пятен, точнее даже одно большое белое пятно - неизвестны авторы, даты, число работ, почти ничего не опубликовано и не описано нигде. Это очень странно, учитывая специфические размеры произведений и их местоположение на виду у всех.

– Мы работали по трем основным направлениям, я отвечал за информацию и текст. Если бы я делал все один, то текстом бы все и ограничилось. Когда мы собрались со Светой и Сашей (Светлана Попова-Знаменская – куратор выставки, Александр Мирошниченко – автор документального фильма «Мозаика» – Е.С.), то стали смотреть, что сделано по этой теме в других городах, чтобы не повторяться и воспользоваться позитивным опытом.

– А Саша и Света как в проекте появились? Ты их нашёл или они сами к тебе пришли?

– Небольшие некоммерческие проекты, которыми я занимаюсь, чаще всего создаются с друзьями. Я рассказал Свете о статье, которую писал, она захотела в этом поучаствовать и сделать параллельно выставочный проект. Ей нужен был видеоряд. Мы поговорили с Сашей, и он увидел здесь документальный фильм. У него была команда помощников: Катя Хоботова и ребята из съемочной группы.

Так возник синергетический эффект – работа каждого из нас стала рельефнее и полнее за счет работы других участников группы. Это, в общем-то, свойство мозаики – каждый кусочек смальты отдельно ничего не значит, но вместе они складываются в цельное осмысленное изображение.

– Недавно ты отреставрировал роспись своего отца Генриха Асафова на Козленской, 35. Эту работу тоже можно считать частью проекта про монументальную советскую живопись или это отдельная история?

– Получилось так, что реставрация росписи стала частью проекта. Ее судьба только подтолкнула нас к завершению работы над выставкой и фильмом.

Эту роспись семья автора считала утраченной, наряду с десятком других росписей Асафова в Вологде. Когда выяснилось, что она сохранилась и была достигнута договоренность с собственником здания о реставрации, я начал эту работу и завершил бы ее в любом случае.

– У тебя много исследовательских проектов. Часто ли теоретические разработки заставляют перейти к практическим действиям: отремонтировать, сконструировать что-то, принести свои предложения владельцу здания, например? Или чаще происходит наоборот: практические вопросы заставляют заняться исследованиями?

– Это сугубо профессиональная проблема. Архитектура изо всех творческих профессий обладает наибольшим числом ограничений и запретов. Архитектор за всю свою жизнь ни разу не делает то, что он действительно хотел бы сделать.

Особенно сейчас, когда профессия архитектора от «зодчего» стремительно девальвируется к «специалисту по подбору строительных материалов». Когда я это понял, я перестал ждать идеального заказчика и решил, что мне нужно самому формировать для себя проектную программу, а это неизбежно привело меня к некоммерческим исследованиям.

Первую работу мы с Надей Морозовой и Таней Епимаховой посвятили Московской агломерации. Я был в числе участников международного градостроительного конкурса на эту тему, который проводился Правительством Москвы в 2011 году. Я напомню, что это было связано с увеличением площади Москвы примерно в два раза на юго-запад от центра. Сначала состоялось увеличение, потом пригласили архитекторов со всего мира, чтобы они рассказали, что со всем этим делать.

Сама понимаешь, что в рамках этого конкурса за три месяца никто, даже прекрасные урбанисты из Urban Design Association или Рикардо Боффил, не смогли сделать то, что они действительно бы хотели для одной из крупнейших агломераций планеты. Точнее, все, что они делали, мало кого интересовало. Все их проекты были сами по себе, а Москва строилась сама по себе согласно своим коммерческим установкам.

У архитекторов были забавные предложения. К примеру, всю страну предлагали назвать «Москвой», и это, в принципе, хорошая идея. После этого конкурса мы выпустили наш первый доклад «Теория гиперурбанизма», где предположили, что вся Москва за пределами Садового кольца, условно говоря, может жить в одном большом здании. Это была архитектурная гипербола, футуристическая утопия, но то, что Москва теперь граничит с Калужской областью, с моей точки зрения, еще большая гипербола, однако это факт.

Позже мы выпустили доклады о детских площадках в Москве, реконструкции памятников промышленной архитектуры, мы строили «Улицу детства»в Евпатории, вместе с Лерой Буториной и ее командой.

Самая трудоемкая на сегодня работа посвящена кварталу № 52 в Вологде (территория нынешнего Городского рынка – Е.С.) и городскому центру Вологды в целом.

– Кстати, о квартале 52. Была опубликована первая часть - теоретическая. В ней обозначены проблемы центра города и уже прозвучала некая концепция. Продолжение будет?

– Конечно будет! Центральная часть Вологды используется крайне неэффективно. Это подтверждается и цифрами и субъективными ощущениями – к вечеру центр города пустует, а квартал около рынка и вовсе запирается на замок. Там висят таблички «проход запрещен».

Можно себе представить, что ГУМ на Красной площади или Галерея Виктора Иммануила в Милане к вечеру запираются черными решетками, и там никого нет? Это сюрреализм. Но в Вологде это реальность.

До сих пор в городе нет пешеходной зоны, а ее придется сделать в любом случае, это неизбежно. Кроме того, существует проблема сохранения памятников архитектуры и создания объектов нового строительства, в развитых странах они мирно сосуществуют и не мимикрируют один под другого.

В нашей работе мы сравниваем центр Вологды и центры шестнадцати сопоставимых с Вологдой успешных европейских городов. Мы надеемся наглядно показать, что квартал вокруг рынка может быть наполнен жизнью, разнообразными функциями или способами поведения жителей и гостей, может стать сосредоточением городской активности.

– В исторических центрах городов постройки и впрямь часто выглядят как пародия на историю, либо как вампирские пластмассовые клыки со стразиками на месте вырванных зубов.
В своей дипломной работе ты исследовал северные русские деревни и делал вывод о том, как строить, чтобы находиться в рамках традиции, какие принципы при этом надо соблюдать. Работая с 52 кварталом, ты находишь универсальный принцип «Кремль-площадь-магнит» («магнит» – район, притягивающий жителей – Е.С.). С чем связан такой переход от локального принципа к глобальному? С тем, что все города похожи? Или нам следует ждать поправку на местный колорит?

– Дипломную работу я закончил в 2001 году, она была посвящена простой проблеме: вместе с потерей традиционной деревенской архитектуры социум теряет и традиционное градостроительство и совокупность стереотипов и традиций – этнокультурную среду, которая составляет существо этноса. Эта проблема абсолютно глобальная, с ней столкнулись все народы в одинаковой степени. Отсюда разнообразные попытки все это сохранить, и в том числе музеи деревянного зодчества, которые во всем мире называют «скансены», по имени первого шведского музея.

Но Skansen был создан в конце 19 века, то есть нужно множество новых методов, и в дипломной работе я показывал, какие это могут быть методы, на примере разных стран, от Чада до Швейцарии и на примере Кирилловского района. Один из методов – это «агротуризм», «экотуризм» и у нас был отличный пример дома крестьянина Мехаева в Верховажье, сейчас прошла в лентах новость, что дом сгорел, это большая трагедия и в культурном и в человеческом смысле.

Точно так же у городов есть общие, характерные для всех проблемы, они описываются разными коэффициентами, графиками, сводами данных. Но поскольку мы занимается все же научно-публицистическими работами, нам нужно было найти какие-то человеческие критерии для сравнения, и мы предположили, что во всех городах определенной планировочной структуры (не прибрежных, как Волгоград или Генуя, и не имеющих одной ключевой улицы, как Санкт-Петербург или Тбилиси) есть общая взаимосвязанная триада: «кремль-площадь-магнит».

Мы стали искать такие связи, и они везде обнаружились. Чтобы понять, как общество осваивает свои города, тоже нужен был некий универсальный критерий оценки социальной активности, и мы воспользовались данными ресурса tripadvisor, где у каждого есть возможность оставить отзыв о посещенном месте.

Далее мы отобрали около 20 городов из тех, что видели своими глазами, то есть у нас есть личные впечатления о них, и так сложилась более-менее объективная авторская картина сравнительного анализа Вологды и других городов мира в части планировочной структуры и ее обитания.

Эта работа была сделана в 2014 году, данные для нее собирались много лет.

– Если бы исследование было по жилым кварталам, пошли бы другим путём?

– Что касается жилых кварталов, то это что-то специфически советское, и это очень глубоко в нас засело, отсюда наше безумное зонирование, от которого давно нужно отказаться в пользу функционального и поведенческого многообразия. Поскольку, как нас учит Константин Васильевич Кияненко (доктор архитектуры, профессор кафедры архитектуры и градостроительства ВГУ – Е.С.), человек это не машина и он не двигается по городу из точки А в точку Б, как хотелось бы градостроителям и адептам социальной инженерии, человек устроен гораздо сложней.

– Получается, архитектор должен вновь вглядеться в человека. Но есть ли место архитектору в нынешней строительной ситуации? Что происходит сейчас с профессией? Как, по-твоему, будет меняться роль архитекторов? И не исчезнут ли они совсем за ненадобностью?

– Представь себе, что в больницу поступают не живые люди, а описания болезней. Врачи выписывают рецепты лечения этих болезней по описаниям. А люди потом покупают эти рецепты в аптеке, исходя из собственных представлений о своих потребностях в лечении. Вот это сейчас произошло с архитекторами - они не контактируют с будущими пользователями, проектируют непонятно для кого, потому что инвесторы строят все равно для кого.

В этой системе архитектор – это просто звено в длинной цепочке, разработчик архитектурного раздела проекта, одного из восемнадцати разделов. Так работает все коммерческое проектирование. Исключениями являются контакты архитектора и пользователя при строительстве индивидуальных жилых домов и интерьеров. Но это социально бесполезные проекты, они никак не изменят этот мир.

Социально важные проекты, где есть контакт с пользователем, – это некоммерческие проекты по формированию городской среды, там архитектор найдет благодарного потребителя своего знания. Такие проекты сейчас появились. В Вологде, к примеру, это ребята, которые делают «Двор историй».

Вообще, всем архитекторам нужно следить за тем, что происходит в Вологде, поскольку здесь находится центр распространения социального знания в профессии. В архитектуре есть огромный раздел, который исходит из философии и называется «Социальная теория архитектуры». Собственно если идти от витрувианского определения архитектуры как «польза, прочность, красота», то это – «польза».

У нас в прошлом году был забавный случай – законченный проект «Улицы детства», то есть сформированный вместе с детьми кусочек городской среды, мы подали на один общероссийский молодежный конкурс в номинации «архитектура», и нас в эту номинацию архитекторы из жюри не вписали, решили что это ошибка - а где «план, фасад, разрез»!? Поэтому архитекторы не исчезнут, но как будет меняться их роль, во многом, зависит от них самих.

– Раз уж мы заговорили о контексте, в котором работает архитектор, вернемся к вопросу об исторической среде. Ведь строительство далеко не всегда происходит в чистом поле (впрочем, чисто поле - это тоже определенный контекст).
Историческая застройка, планировка улиц, система доминант часто воспринимается как помеха, хотя мне все время кажется, что это, напротив, ресурс и источник вдохновения. Архитектор считает себя ущербным, если он не перекраивает данный ему кусок мира? Или у нас просто не умеют работать в среде, не разрушая?

– Ну, я бы не стал так демонизировать архитекторов. Может, им и хочется перекроить мир, да кто ж им даст? Я не знаю, о каком конкретно проекте идет речь. Как правило, архитектор - это просто послушный исполнитель, если не сказать хуже. Ключевой участник архитектурно-строительного процесса в России, и по факту, и по Градостроительному кодексу – это собственник земельного участка. У собственника свои задачи. Если какой-то архитектор их отказывается выполнить, собственник идет к другому, и тот выполняет, а первый остается без работы.

В Европе собственника контролирует гражданское общество, он обращается к архитектору, чтобы тот помог ему учесть интересы всех заинтересованных сторон, и одна из этих сторон всегда - соседи, жители района, города.

Могу привести пример Баден-Бадена, это небольшой благополучный городок на Западе Германии. Там нет строительства, считается, что этот город уже построен. Единственное новое здание в городе – современная роскошная картинная галерея, архитектор Ричард Мейер, 2004 год. Галерея построена на большом пустыре, ничего не было снесено, галерея, естественно, не похожа ни на одно здание в городе и нет сомнений, что она новая.

История его появления такова. Местный банк захотел реконструкцию – не строительство, – своего старого здания, с изменениями фасадов. Жители города долго думали, что попросить у банка за разрешение сделать такую реконструкцию. В городе не было хорошей картинной галереи, и они заказали ее банку, за его счет. Банк пригласил Мейера, лауреата Притцкеровской премии и город получил это здание, а банк реконструировал свой офис. Баден-Баден в шесть раз меньше Вологды по числу жителей. Контекст – это не только планировка улиц, это еще и законодательство, культурный уровень инвесторов и степень развития общественных институтов.

– Саша, твой отец, Генрих Асафов, – известный художник. Твой дядя, Александр Асафов – архитектор-реставратор, инициатор восстановления Спаса Каменного. Такое родство – оно мешает или помогает?

– Мне сложно ответить мешает или помогает, потому что мне не с чем сравнить. Я думаю, каждому, кто вырос в своих семьях, знакомо чувство сопричастности к делам старших.

– В этом году у тебя только в Вологде несколько значимых творческих событий: две персональные выставки (в Камерном театре и художественном отделе музея-заповедника), реставрация росписи на Козленской, 35, создание фильма «Мозаика». И вдруг ты уезжаешь на Чукотку, где даже нормальной связи нет. Как так? Зачем? Почему?

– Да, первое полугодие в Вологде выдалось насыщенным, и я с удовольствием поехал немного отдохнуть на Дальний Восток! Но это не значит, что работа с вологодскими проектами остановилась, это не так. Во-первых, я поехал на пленэр и в 2017 году где-то в районе Вологды сделаю выставку своих работ с Чукотки. Во-вторых, у нас продолжается активная работа по 52-у кварталу, она всегда была дистанционной и расстояния не играют роли. В-третьих, проект «Мозаика» только начался, и мы работаем над его развитием. Есть и другие планы.

Зачем на Чукотку. В 2012-2013 году мы с Полиной (дочерью - Е.С.) сделали небольшое исследование детских площадок на Арбате и в Хамовниках, это было первое подобное исследование для Москвы. Потом мы участвовали в проекте «Улица детства» в Крыму, тема детей в городской среде затягивает, поскольку дети - это катализатор качества городов. На Чукотке мы сделаем несколько работ с детьми и со студентами Вологодского университета по организации архитектурной среды, и в рамках CAU Research, и в качестве экспансии «Улицы детства».

Почему сюда. У меня всегда были трудности с географией Дальнего Востока, теперь с этим получше. У нас большая страна, к примеру от Владивостока до моего городка еще 4 200 километров на северо-восток, это как от Вологды до Лиссабона. Чукотка довольно обширная, в 5 раз превышает Вологодскую область. Проблемы со связью тут есть, но они не идут ни в какое сравнение с проблемами со связью во времена Олега Куваева.

*Вологда - Чукотка*
-------------------------------
градозащитное движение